Для Воронет.

[anastasiabatori]

Никак не могла закончить подарок на день рождения Воронет, но наконец-то я это сделала.
Воронет, прекрасная, с прошедшим тебя!
Прости, что так задержала подарок - в последнее время все из головы вылетает.

Название: Закон Скейна
Автор: Батори
Фэндом: Neverwinter Nights II
Рейтинг: R
Размер: мини
Посвящение:  Vorhonet
Примечание: Написано по просьбе именинницы: каннибализм и Ганн.
То, что получилось.

Закон Скейна

В Скейне гулко течет вода. Холодная, черная в почти непроглядной темноте, подсвеченной лишь слабым магическим огнем.
В Скейне время идет медленно, секунды растягиваются в минуты, а минуты – в дни. Невыносимое ожидание, и медленно тающая надежда, а после – ожидание неизбежной смерти.
Те, кто попадает в Скейн, больше не возвращаются.
Бесконечная сеть коридоров – повороты, двери, тупики, длинные залы, и горящие гневом и болью глаза пленников. Безумные крики, кровь по рукам – они сами бросаются на мечи, желая убить новых пленников и умереть самим.
Рано или поздно – умрут все. Сколько не прячься в гулких комнатах, сколько не точи оружие, сколько не всматривайся в подступающий мрак.
Темнота ластится, точно прирученный зверь, но когда она накрывает с головой – назад пути нет.
Она несет в себе смерть. От рук узников, от ногтей и зубов безумной старухи Гулк’ауш, и самую медленную смерть – страх и голод.
Страх приходит на первый же день, вытесняя надежду и подтачивая силу – физическую и духовную. Он проникает внутрь, туда, где сердце, и сворачивается там мерзким клубком, ядовитой заразой проникает в кожу, и туманит рассудок.
Страх проникает даже во сны, наполняя их тревожным шепотом на грани сознания, неясными тенями и хриплым смехом неведомых тварей.
А потом – когда последний огонек надежды затопляет волна отчаяния – приходит и голод.
Словно непрошенный гость, он ходит вокруг, словно напоминая о себе. Идет время – а он смелеет, пока в один момент не нагрянет – внезапно и резко, словно чума.
Нет ничего страшнее голода. Человек способен побороть все – болезнь, вражду, а иногда – даже неминуемую смерть – но нет оружия против голода.

***

«Когда они придут, убейте всех, и всё тут. Когда они погибнут, подвесьте, чтобы было видно. Когда я закончу, поешьте их тоже».

Они бродили по лабиринтам Скейна уже девять дней.
Под ногами с хрустом ломались уже старые, почти истлевшие кости – и неприятно скрипели свежие, наполовину обглоданные. Тошнотворный запах ел ноздри – запах разложения, запах смерти, запах сырого мяса и тухлой воды.
Каэлин шла впереди – сияющая фигурка, словно вся из серебра и света. Надломленная, усталая, ослабевшая, но все еще несгибаемая. Она вела остальных, разгоняя мрак и сомнения. Но стоило ей уйти подальше – свет угасал, и снова путников обступала липкая темнота, в которой не было места жизни.
Пошатываясь, брела за полунебесной Фарлонг – испачканная в крови и грязи женщина, с измученным, бледным лицом и горящими темными глазами. Ноги ее заплетались, она то и дело налетала на стены, каждый раз подхватываемая уверенной рукой Сафии.
Ганн шел последним, замыкая цепочку. Замерзший, усталый, слегка подволакивающий левую ногу, вывихнутую в последнем сражении с обитателями Скейна.
Раненые всегда идут в конце. Их потеря не будет такой тяжелой, а здоровые смогут продолжить путь. Так Ганн решил сам. Никто не стал возражать.
Он шел, медленно и тихо, постоянно оглядываясь через плечо. Ему казалось, что в неверном мраке за ним следят чьи-то глаза. Множество глаз – больших и маленьких – обладатели их неотступно следовали за ними, тихо-тихо перешептывались друг с другом, но пока не нападали. Они выжидали, пока самый слабый, наконец, не отобьется.
В одиночку в Скейне не выживают. Таков закон.
Ганна мучил голод. Слабый отголосок того Голода, что испытывала Фарлонг – она страдала не только от истощения, но и от проклятья. Сущность внутри нее требовала душ, а тело – пищи. Но в Скейне не было ни того, ни другого. И поэтому она гасла.
Ганну и остальным было чуточку легче. У них не было проклятья, которое подтачивало бы их силы изнутри, точно древесный червь.
Но время шло, а голод брал свое.
Никогда еще Ганн не мечтал о еде так, как мечтал сейчас. Хоть жалкий кусок хлеба, хоть обугленный кусок мяса – что угодно, лишь бы унять тянущую, резкую боль в животе.
Пусть и ненадолго – но отсрочить момент, когда больше не останется сил идти и бороться.
Но он шел – потому что он был нужен. Еще немного он сможет продержаться.
Голоса за спиной – тихий смешок, шорох, эхо от упавшего на каменные плиты чего-то железного. Остановилась Каэлин, повернулись назад Сафия и Фарлонг. Усталые и настороженные. Слабые.
Теплые.
- Нас догнали? – шепотом спросила Фарлонг. На большее ее не хватило.
Ганн лишь сухо кивнул, сжал влажными ладонями лук, потянулся к колчану, отстраненно заметив, что запас стрел подходит к концу.
Первая стрела со свистом полетела в полумрак. Чей-то полный боли стон прозвучал и замер под потолком коридора.
На мгновение стало тихо. А потом с яростным криком на путников бросились новые враги.
Несколько карг и карговых отродий, один дворф и, кажется, старый огр. В их глазах пылала ярость и голод – словно отражение того, что испытывала Фарлонг и ее спутники.
- Режьте их! – кричала одна ведьма, занося над головой длинный, изогнутый клинок. – Свежее, теплое мясо! Сладкое мясо!

«Куда ты ушел, сынок, мой сынок? Ты гниешь на солнце, мой ласковый щенок? Вернись же, вернись, мой сын, мой сынок. Убей их всех, не жалея ни рук, ни ног!»

Изломанные, окровавленные тела на холодных плитах пола. Горячая кровь медленно вытекала из ран, застывала алой коркой на руках, волосах и одежде. И пахла она медью.
Ганн не мог оторвать глаз от красной плоти под разодранной кожей. Мягкая, шелковистая, теплая плоть, в которую хочется вонзить зубы, глотнуть чужой крови, и проглотить скользкий, сочный кусок, а потом – еще. И еще.

«Сломай кость и выпей мозг! Сломай кость и выпей мозг!»

Желание сожрать сырую плоть казалось безумным, неправильным, дикими. Какая-то часть Ганна вопила о том, что так нельзя, что нужно уходить, нужно найти выход, нужно спастись…
Слишком много «нужно».
Но так же Ганн понимал особенно остро – они погибнут здесь, без еды. И зачем воротить нос, когда пища – рядом, под ногами, истекает кровью и источает запах, раньше показавшийся бы отвратительным – а сейчас – донельзя сладким и желанным.
Медленно, словно во сне, Ганн опустился на колени перед телом каргового отродья. Вонь, исходившая от его тела, на мгновение заставила очнуться, но голод и безумие быстро взяли свое.
Нож – в руки, лезвием – по коже, рассекая и вырезая парное мясо. Руки Ганна по локоть стали красны.
Вдохнув запах теплой плоти, Ганн оторвал кусок прямо зубами, и проглотил, ощущая, как кровь стекает по горлу, вниз, к алчущему желудку.
Нет чувства прекраснее, чем чувство насыщения.
Слабый шорох справа – Фарлонг тоже опустилась на колени, растерянная и испуганная.
Но понимающая.
Она знала, почему нужно поступить именно так.
Она знала, что это правильно.
Тихо стекала по стенам вода, колыхались тени на свету, и руки путников стали красны, а глаза – безумны.
Одна лишь Каэлин не пала – она молилась, чтобы Ильматер указал ей путь, и прогнал наваждение.
А Ганн, Сафия и Фарлонг, давясь и рыча от жадности, рвали еще теплые тела на куски, заталкивая мясо в глотку. Глаза их почернели и сузились, стали совсем дикими.
Глаза хищников – не людей.
Голод превращает человека в животное.
Если хочешь выжить – сожри слабого.
Таков еще один закон Скейна.