[Батори]

AURORA BOREALIS

Название:Aurora Borealis
Автор: Батори
Фэндом: Neverwinter Nights II
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Персонажи/Пейринг:фем!Гг/Ганн.
Посвящение:  Беренника
Примечание: "Северное сияние красиво, но горит быстро".
Статус: с процессе написания.

Главы I-II

Глава III

От озера тянуло запахом мертвечины. Такой гнилостный, непередаваемо-мерзкий запах, который словно застревает в легких, обволакивает и вызывает чувство тошноты. К этому запаху примешивался запах тухлой рыбы и стоячей, мутной воды.
- Лэйкшор. – Ганн кашлянул, пытаясь привыкнуть к невыносимой вони. – Здесь находится Дремлющий Шабаш.
Нуар прищурилась и пристально вгляделась в подернутое дымкой грязно-розового тумана озеро. Туман был плотный, густой, какой-то неестественный, словно призванный для того, чтобы скрыть нечто от любопытных глаз.
- Кажется, я что-то вижу, - неуверенно произнесла Каэлин, не отрывая глаз середины озера. – Какие-то колонны. Но все очень нечетко.
- И как нам перебраться на ту сторону? – спросила Сафия, сморщив носик, когда ветер дохнул на нее запахами разложения. – Моста нет.
- Мы можем переплыть, - предложил Окку. – Мне не составит труда довезти вас на себе.
- Не думаю, что это хорошая идея, - негромко возразил Ганн.
Нуар повернулась к нему.
- Почему?
Вместо ответа Ганн кивком указал на поверхность озера.
Потревожив покой воды,взметнулось вверх огромное, розовое щупальце, сжимая в кольце своих мышц раздутое тело утопленника. Нуар успела разглядеть большие, красные присоски на гигантском отростке, после чего щупальце, извернувшись, вновь погрузилось в воду.
Аасимарку пробрала нервная дрожь.
- Что это? – спросила она сдавленным шепотом.
- То, что охраняет Ковейя Кург’аннис, - ответил Ганн. – Как видишь, в озере плавает много тех, кто уже пытался доплыть до середины озера.
- Но должен же быть другой путь?
- Разумеется. – Потерев переносицу, Ганн бросил свою сумку на землю. – Мы найдем путь под покровом темноты.
- Откуда ты знаешь? – нахмурилась Сафия.
- Просто знаю.

День тянулся долго. Солнце над мутным озером сияло слабо, тускло, придавая окружающему миру какой-то болезненный оттенок.
Ждали молча. Постепенно притерпевшись к запаху, никто уже не обращал на него внимания. Окку дремал, подставив свое огромное тело под солнце, Каэлин и Сафия сидели рядом. Нуар плела венки из жухлых, мелких белых цветов. Ганн лениво наблюдал, как трепещут над тонкими стебельками бледные пальцы, как ловко они превращают охапку цветов в маленькое произведение искусства.
Волосы Нуар, заботливо убранные в косу, растрепались, под глазами залегли круги. Она не охотилась уже больше трех дней, и было заметно, как нелегко ей сдерживать свой Голод.
- Знаешь, ты так долго не протянешь, - тихо сказал Ганн, когда Нуар закончила первый венок и начала плести следующий.
Нуар вскинула на него полный удивления взгляд. Впервые за время их знакомства Ганн заговорил с ней так – без злобы и раздражения.
Какое-то время она молчала, забыв про венок, разглядывала лицо Ганна, словно пытаясь найти в нем ответ.
- Что ты имеешь в виду?
- Твой Голод. Ты не утоляешь его.
- Я не хочу становиться чудовищем.
Аасимарка снова отвернулась, и вплела очередной цветочек в готовую работу. Повертела его в руках, и потянулась за новым цветком – на этот раз синим.
- Ты умрешь, если не будешь питаться.
- Почему тебя это волнует?
Ганн вздохнул, покачал головой и уселся поудобнее.
- Это всех волнует. Никто не желает тебе смерти.
Нуар несколько раз моргнула.
- Мне казалось, что ты меня ненавидишь.
Парень странно хохотнул – со странной, мрачной горечью. Ему стало неуютно. Не всегда приятно, когда твои чувства видны, как на ладони. Особенно если это ненависть и злость.
- Ненавидел? Это слишком громкое слово. Просто не доверял.
Нуар промолчала. Это было не неловкое молчание, вызывающее напряжение, когда нужно что-то сказать, но нечего. Это была тишина, когда двое думают, как один.
Аасимарка слегка улыбнулась, бросив на Ганна взгляд из-под полуопущенных ресниц – после чего нахлобучила ему на голову готовый венок.
- Весьма изящный способ уйти от темы разговора, - лениво протянул Ганн, поправляя венок на голове.
Нуар оценивающе посмотрела на Ганна, словно прикидывая, хорошо ли на нем смотрится украшение из цветов.
- Тебе венки идут больше, чем мне, - сказала она просто.
Ганн едва удержался от того, чтобы не закатить глаза. Вот одна из проблем Нуар – с ней невозможно разговаривать о чем-то серьезном. Казалось, что она все понимала и осознавала, но просто не желала говорить о том, что действительно важно.
- Ты не ответила на…
- Я слышала. – Нуар снова отвернулась, стиснув в руках мелкие белые цветочки. – Я решила для себя – когда узнала, кем я стала – я буду утолять свой Голод только тогда, когда не будет другого выбора.
Ганн посмотрел ей в глаза – они ответили ему прямым, спокойным взглядом. Взглядом человека, который никогда не лжет. Взглядом человека, который видел слишком много смертей.
Который вообще пережил много ужасного за свою жизнь.
Глаза не безумца, но смертельно уставшего.
Ганну стало немного не по себе от того, что он увидел в этих глазах. Боль, неуверенность, потаенный страх, невыразимая тоска. Страшный взгляд. Его было нелегко выносить.
Возможно, Нуар что-то увидела в глазах самого Ганна – возможно, жалость и сострадание – потому что потянулась и едва заметно коснулась его руки.
- Я рада, что мы больше не враги.
- Мы ими никогда и не были.
Нуар светло улыбнулась, легким, почти невесомым движением поправила венок на голове Ганна, и принялась за следующий. Ганна слегка покоробило от того, как легко она касается совершенно чужих ей людей – так привычно и так естественно, без капли стеснения или неловкости.
И еще более странно – то, что она так просто легко может прикоснуться к нему самому.
Ганн так и не смог решить, приятно ему или нет. У него еще есть время, чтобы подумать об этом.
Поэтому он снова лег на спину, зажмурившись, и вслушивался в шелест трав на ветру, переговоры Сафии, Окку и Каэлин, и тихое, почти незаметное дыхание Нуар.
Кажется, он задремал, потому что когда его резко потрясли за плечо, уже наступили сумерки. На мутной глади озера нестерпимым светом отражались лучи заходящего солнца – а дальше, у самой кромки воды – зиял, переливаясь рыже-черными всполохами, портал на Теневой План.
Ганн коротко взглянул на остальных. По морде Окку ничего нельзя было прочитать, но Ганн ощущал его отвращение к тому, что ждет их по ту сторону. Сафия и Каэлин обменялись мрачными взглядами. А Нуар смотрела ровно и спокойно. Ободряюще улыбнувшись остальным, она шагнула за кромку портала и растворилась в его черной пустоте, от которой тянуло невыносимым холодом мира, в котором нет тепла.
Ганн криво ухмыльнулся. Безумная Нуар – у кого еще хватит смелости войти с гордо поднятой головой прямо в логово жестоких карг, как не у безумца?
И, немного помедлив, шагнул следом.

***

Деревянные доски пристани протяжно скрипели под ногами. Покачивался в огромной руке огра на другом конце моста – фонарь, источающий неестественный белый свет. Из полумрака доносился чей-то шепот и тонкое, мерзкое хихиканье.
И смертью здесь пахло намного сильнее, чем по ту сторону портала.
В тенях – горящие глаза просителей, пришедших испросить совета у Дремлющего Шабаша. На многих Ганн предпочел бы не смотреть – слишком было не по себе. Чего стоило лишь одно существо – отвратительное на вид, с щупальцами на голове, облаченное в темную, просторную мантию. Тварь напоминала осьминога, который словно бы наделся на голову человека. Маленькие провалы глаз слезились слизью.
У воды стояли, тяжело дыша, утраки – пугающего вида существа с косматой шерстью и жадными, вечно голодными глазами. Двое из них что-то жевали – Ганну показалось, что лучше не приглядываться к тому, чем питаются утраки.
Тихо плескалась о пристань черная вода. Слепыми провалами смотрели на новоприбывших стены руин Имаскари.
Напряглись возле запертых детей карговы сыновья – рослые монстры с грубыми чертами лица и серой, жесткой кожей. Черные глаза под выпирающими дугами бровей смотрели не злобно – но настороженно.
Нуар тяжело вздохнула. Ганн ответил ей вопросительным взглядом.
- Что?
- Если честно, я думала, что все будет намного проще.
Ганн невесело улыбнулся.
- Ты полагала, что мы просто зайдем, зададим свои вопросы и уйдем?
Губы Нуар дрогнули.
- Раньше я поступала именно так. Никто не жаловался. Одно время.
Ганн удивленно округлил глаза.
- Погоди… ты сейчас пошутила?
- Вообще-то, я сказала чистую правду.
Ведьмак только покачал головой. Ему казалось как минимум странным – шутить здесь, в мире теней, на пороге дома Дремлющего Шабаша.
- Понятно, почему у тебя такие ужасные представления о манерах, - заметил он.
Нуар зябко поежилась. Лицо ее снова стало серьезным, а потому – почти отталкивающим.
Ганн понимал – ей не по себе. От того – неуместные шутки – как попытка избавиться от напряжения, которое одолевает каждого из них.
Остальные если и нервничали, но виду не подавали. Сафия прятала свой страх и неуверенность за маской напускного равнодушия и высокомерия. Гордо вскинутая голова, взгляд из полуопущенных ресниц руки, крепко сжимающие посох с сияющим навершием.
Каэлин смотрела спокойно и несколько отрешенно. От нее исходила волна уверенности – ни капли надменности, ни капли превосходства. Чистая, подкупающая сила.
И Окку. Яростный и могучий, старый бог-медведь, чьи краски в этом мире поблекли.
Их присутствие вселяло хоть какую-то иллюзию уверенности в том, что они не сошли с ума, сунувшись в Дремлющий Шабаш.
- Поворачивайте обратно, - недружелюбно рявкнул один из стражников, когда они приблизились. – В порядке живой очереди. Нечего толпиться.
- Мне нужно пройти, - ровно произнесла Нуар.
Стражи смерили ее взглядом, полными смеха.
- Тут всем нужно пройти. Вон тому генаси нужно, уроду в щупальцах, утраки и, кажется, достопочтенному вампиру в своем гробу на том конце пристани.
Долгое время Нуар пыталась их переубедить. Это было откровенно жалкое зрелище. Ганн не знал, кем эта женщина была до того, как в ней поселился Голод, но великим манипулятором она точно не являлась. Слишком неуверенно звучал ее голос. Слишком пугливо она смотрела на стражей – точно оправдывающийся ребенок. Она не умела просить, и уговаривать тоже не умела.
Открыть проход к Шабашу не помогла и взятка. И все красноречие Сафии.
- Застряли мы здесь, - мрачно буркнул Ганн часом позже. Нуар сидела на краю пристани, свесив ноги над маслянисто-черной водой. Ганну становилось не по себе, когда он смотрел на то, как кончики ее пальцев едва ли не касаются поверхности озера. Купаться здесь он бы решился разве что по огромной глупости. Что-то подсказывало ему – там, на глубине, таятся не менее жуткие твари. Что-то пострашнее грязно-розовых щупалец на Первичном плане.
- Жаль. – Нуар устало вздохнула и ссутулила плечи. – Я думала, у нас получится.
- Никаких идей?
- Ни единой. – Нуар коротко посмотрела на него. Зрачки ее были так же мертвы и бездонны, как и озеро Ковейя Кург’аннис.
Они немного помолчали.
- Как думаешь, кто вон тот тип, с щупальцами на лице? – спросил Ганн, понизив голос. Ушей у твари он не увидел, но ему не хотелось бы привлекать к себе его внимание.
Нуар едва взглянула на тварь.
- Это иллитид. Один из народа работорговцев.
- А ты откуда знаешь?
- Слышала несколько раз. Иллитиды – враги народа гитиянки.
Ганн несколько раз моргнул.
- Гитиянки?
Нуар вздохнула.
- Странно, что ты никогда о них не слышал. Хотя ты и не мог. Про гитиянки рассказывать очень долго. Правда – очень.
- Ну, у нас еще времени много. Очередь не двигается.
Нуар посмотрела на него как-то странно. Испуганно, и с немалой долей раздражения.
- Мне не хочется об этом говорить.
- Ты не любишь рассказывать истории?
Нуар помолчала, резко отвернувшись. Ганн видел, как напряглись ее скулы, как резче обозначились впадинки на щеках, как упрямо выдвинулась вперед челюсть. Лицо стало отталкивающе злым.
Ганн вдруг снова осознал, что она голодна. Раздражение и голод волнами шли от нее, кругами, как от камня, брошенного в воду.
- Ладно, извини, - пожал плечами Ганн. – Не будем об этом, если хочешь.
Нуар зябко повела плечами, ссутулилась и наклонилась над водой, словно вглядываясь в свое отражение.
Ей не нравилось то, что она там видела. За бледной кожей, за широко распахнутыми глазами таилось чудовище, вечно голодное, вечно жаждущее. Чужие мысли, чужие чувство, чужие воспоминания…
Нуар было страшно, по-настоящему страшно, потому что под потоком чужого сознания – сознания твари, сознания монстра, – меркли ее собственные воспоминания, мысли и чувства.
Она с трудом вспоминала прошлое. Лица друзей начали терять очертания, она стала забывать их голоса, их слова, их прикосновения. Все путалось, становилось мутным, нечетким, как отражение в старом, медном зеркале.
Вспоминать становилось труднее. Одно событие путалось с другим, превращалось в массу, хаотичную, изменчивую, и когда Нуар пыталась разобраться в ней, вспомнить, вытащить отдельный фрагмент – все путалось, и исчезало в подступающей темноте.
- Гитиянки раньше были рабами иллитидов, - негромко произнесла она, не открывая глаз. – Однажды они освободились. Подняли восстание. Главной восставшей была Гит. Она повела за собой свой народ, вскинув в руке выкованный Зертимоном серебряный клинок. Для своего народа она – героиня. Для иллитидов – ужасная трагедия.
Ганн посмотрел на нее, не скрывая удивления.
- Откуда ты все это знаешь?
Нуар скупо улыбнулась и ничего не ответила. Просто подобрала ноги, прижав колени к груди, и скользнула пальцами в свои волосы. Ганну показалось, что она вся состоит из волос – черные, чернильные потоки на белой коже. Ничего нет – только глаза, распахнутые навстречу чему-то неотвратимому, неодолимому, ужасному, - и длинные, черные волосы.
Ганн почему-то только сейчас подумал – а кем она была до того, как попала сюда?
Почему на ее лице – морщины горя, а глаза полны боли и тоски. Почему ее вообще занесло сюда, в Рашемен. Слишком много вопросов. И Ганн не был уверен, что Нуар даст ему ответы.
Аасимарка выглядела слабой и очень тонкой. Сожмешь сильнее – она рассыплется, оставив после себя горстку пепла и шорох невидимых крыльев за спиной.
Он чувствовал в ней бессилие и с трудом сдерживаемую ярость. Бессилие – от того, что драгоценное время уходит, течет сквозь пальцы, а они сидят здесь, на пороге Шабаша, с невысказанными тревогами и сотнями, тысячами вопросов. Ярость – от Сущности возле сердца Нуар, холодное, сильное, разрушительное чувство, которое ничем не заглушить.
Страшное зрелище – смотреть, как человека пожирает изнутри бесплотная тварь, как медленно истончается, мелькнет сам человек, словно кусок льда над огнем.
И хуже всего то, что Нуар уже сейчас устала бороться с бездной внутри себя.
- Знаешь, я тут вдруг подумала, - заговорила Нуар. – Стражники сказали, что мы не можем пройти из-за очереди просителей.
- Так и есть.
- А не будет ли проще их прогнать?
Ганн посмотрел на нее с глубоким недоверием.
- И как ты это сделаешь? Просто попросишь уйти?
Нуар странно улыбнулась – хищно, зловеще, не своей улыбкой – чужой.
- У нас ведь нет времени просто дождаться своей очереди, верно?
Ганн покачал головой. Кому еще придет в голову пройти без очереди, как не безумцу?
- Ты права. Времени у нас нет.
Нуар одним плавным движением поднялась, поправив смятый плащ. Холодная, непонятная, чужая.
- Думаю, Окку это порядком развлечет, - продолжая улыбаться, обронила она.
Ганна невольно передернуло. Он бы отдал все, чтобы не видеть этот лихорадочный блеск зрачков и жуткой, хищной улыбки.

***

Ковейя Кург’аннис – место, где тихо плещется ко голубоватым камням вода, где скрипит под ногами раскрошенная плитка мозаики, где сыро и холодно.
Ковейя Кург’аннис – место, где сны витают в воздухе, почти осязаемые - кажется, стоит протянуть руку - и поймаешь цветной сгусток ночных грез.
Было тихо. Лишь шумела вода, сверкая на холодных стенах, и гул от шагов отдавался эхом.
Из комнаты в комнату, медленно приближаясь к Шабашу – взяткой или оружием прокладывая себе путь вперед. Нуар спешила, словно что-то гнало ее. Голод пробуждался в этом месте – месте, где карги Дремлющего Шабаша копили сны и грезы. Сладкая пища для проклятия. Самый воздух здесь будоражил сознание и чувства.
Нуар это чувствовала. И проклятие шевелилось, ворочалось возле сердца, жаждая насыщения – но сдерживаемый еще твердой, но уже слабеющей – волей.
Один зал, утопленный в полумраке, сменялся другим. Слабо горели синие магические огоньки, не в силах разогнать холодный, влажный полумрак – черный, как глубина колодца, как зрачки глаз мальчика по имени Кепоб.
Темноглазый, бледный и вихрастый, не живой и не мертвый – он шел, держась за руку Нуар, спотыкаясь об остывающие тела, и изредка моргал. Ганн не понимал, зачем они купили мальчика – ведь он погибнет здесь, в логове ведьм, где для маленького ребенка нет места.
Но уйти Кепоб отказался. Он вообще не говорил. Просто не отступал от аасимарки ни на шаг, словно что-то притягивало его к Проклятой. Словно он стал связан с ней единой нитью.
Странный ребенок. В нем не было ничего детского, чистого и светлого. Он был словно неживой, погруженный в себя и свои мысли, видящий все и ничего.
- К Шабашу его нельзя, - тихо проговорил Ганн. – Я боюсь предположить, что они с ним сделают, но ему лучше уйти наружу.
Кепоб и Нуар одновременно посмотрели на него, и у Ганна дрогнули руки.
Пустые, бездонные глаза. Как провалы в пустоту, на дне которой сидит чудовище. Глаза, которые смотрят сквозь чужие глаза, лица и тела – в сердце, в душу, в мысли.
Липкий холод. Сцепленные пальцы – длинные и узкие – Нуар, грязные и до крови обкусанные – мальчишки.
Удивительно-гармоничные, и до ужаса похожие.
- Мы его не оставим, - кратко возразила Нуар, сжав руку мальчика покрепче. Белое на белом. – Идем, Марк.
- Марк?
- Так его будут звать. Марк.
Все происходящее казалось Ганну поистине безумным. Найти ребенка в логове карг, дать ему имя, вести за собой, не имея представления, что их ждет за следующей дверью – глупость и невозможный бред.
А Нуар все продолжала говорить – голос ее, звучавший сначала громко, снизился и стал похож на бормотание безумца.
- Марк Провидец, мальчик из колодца. Ему было холодно, и страшно, наверное. Тогда всех убили, а он спрятался, и у него был нож. Бедный, маленький Марк…
Шепот Нуар сливался с плеском воды о камни, порождал в глубине коридоров жуткое эхо.
Окку рычал. Сафия дрожала. Каэлин хмурилась.
А мальчик-Марк просто смотрел пустым, бессмысленным взглядом, словно видел перед собой то, что неведомо остальным.
Там, дальше, на другой стороне холодных покоев – темнела последняя дверь.
Шепот Шабаша теперь слышался сильнее.
Ковейя Кург’аннис – место, где царит безумие.
Ковейя Кург’аннис – место, где есть только один путь – вперед.

Глава IV

Она падала, падала, падала…
В темноту, непроглядную, бесконечную, бездонную…
Темнота без лучика света, без единого всполоха, без надежды.
Просто холодная, черная бездна, в которой нет жизни.
Такая же холодная и черная бездна, как и Голод у сердца. То же ощущение липкого, животного ужаса и жажды пожирать.
- Нуар…
Чья-то рука сомкнулась на ее локте. Едва теплая, но сильная, и такая знакомая – она выдернула аасимарку из потока темноты, встряхнула и придержала, чтобы Нуар устояла на ногах.
Соленый ветер ударил в лицо, откинул слипшиеся волосы со лба и шеи. Пахло рыбой, морем, высоким небом, и осенью. А еще - печеными яблоками с медом, которые всегда делал Дункан для нее.
- Ты в порядке?
Нуар открыла глаза. Мягко светили городские фонари, отбрасывая на дороги мягкие
желтые круги света. Сияли на небе крупные, как ягоды, звезды – знакомые созвездия, привычные и милые сердцу. Окна «Утонувшей Фляги» приветливо светились в ночной темноте, со скрипом покачивалась потертая вывеска.
И шумело море. Мягко, ритмично, сонно, набегая белогривыми вершинами о пропитавшийся солью причал.
Нуар снова была дома.
- Мне показалось, что ты заснула. – Касавир покачал головой, так и не отпустив руку Нуар из своей ладони. – У тебя усталый вид.
Нуар несколько раз моргнула, сощурилась на рассеянный свет фонарей.
- Почему я здесь?
Касавир кашлянул.
- Мы здесь уже давно. Ты не помнишь?
Нуар нахмурилась. Смутные воспоминания – Сущность у сердца, безволосая волшебница, белокрылая жрица, зеленоглазый шаман… образы были нечеткими, смазанными, больше похожими на обрывки дурного сна.
А вокруг нее сонно дышал улицами и небесами любимый всем сердцем Невервинтер. Мирный, размеренный, спокойный. Как будто и не было войны.
Войны…
- Мне казалось, что ты погиб.
Рука Касавира слегка дрогнула.
- Может, ты и права.
Голос звучал отчего-то очень печально. Нуар посмотрела на паладина, но не увидела его лица – лишь впалые щеки и небольшую щетину на подбородке. На глаза падала тень. Мозолистые пальцы мягко, но твердо держали ее руку – и было в этом что-то до боли знакомое, родное, близкое.
То, что Нуар, казалось, забыла – и наконец-то вспомнила.
- Прогуляешься со мной? – предложил Касавир, немного помолчав. – Мне нравится бродить по улицам, когда город спит.
Нуар слегка сжала его ладонь, и они неторопливо зашагали по улице, вдоль причала, потом направо – к опустевшему рынку и к узеньким кварталам. Дышалось легко и спокойно. Озябшим пальцам было приятно тепло руки Касавира. Тепло и уверенность.
Раньше они так никогда не ходили. Обычно Касавир вел ее, брав под руку, но сегодня Нуар вела его, бережно придерживая за левую ладонь. Паладин шел отчего-то несколько неуверенно, точно слепец.
Всему виной усталость. Конечно, это усталость. Касавир уже не мальчик. Ему нужно больше отдыхать. Вот и все.
Было радостно идти вот так – вместе, не утруждая себя будничными словами. Они шли молча, сжимая друг другу пальцы и поглаживая ладони – просто два человека в полумраке, переходящие от света к тени.
Было уютно. И спокойно. Как не было уже давно.
А еще почему-то грустно. Грусть навевал и соленый ветер, и шорох оставшегося позади моря, и в свете фонарей и звезд.
Осень в Невервинтере полна грусти и горечи. Тихой и светлой.
Они снова свернули, вышли на темную улицу, уходящую вниз, к мосту, а за ним – в парк. Фонари и свет остались позади. Стало совсем темно.
- Куда мы идем? – спросила Нуар негромко.
- Вперед, - коротко ответил Касавир. – Дальше.
Нуар остановилась на середине моста. Под мостом медленно текла черная вода, отражающая свет далеких звезд.
- Там темно. Мне туда совсем не хочется. Давай лучше вернемся назад, к свету.
- Я не вижу света, Нуар.
Аасимарка обернулась, пристально посмотрела в бесконечно родное, знакомое лицо.
И не узнала его.
Не было больше голубых, как зимний лед, глаз. Вместо них – два зияющих окровавленных провала. Правый рукав рубашки колыхал ветер, а под тканью не было плоти.
Безрукий слепец, сломленный, но не сгибаемый.
Ужас захлестнул сердце Нуар холодной волной. Ладони вспотели.
Узкие губы паладина тронула горькая улыбка.
- Тебе дальше, через мост, - сказал он.
Мгновение назад у Нуар на языке были тысячи вопросов – но сейчас остался только один. Сглотнув подступающие слезы, она прошептала:
- Что там меня ждет?
- Я не знаю. Но ты всегда идешь вперед. А мы только следуем за тобой. Так ведь было, помнишь?
Темнота подступала к середине моста, затемняя и свет звезд, и отблески фонарей.
- Ты пойдешь со мной?
- Еще немного. Дальше мне нельзя.
- Почему?
- Потому что я умер. Тебе придется идти одной.
Он снова сжал ее руку – пальцы были ледяными и жесткими. Слабое дыхание коснулось щеки Нуар, сухие губы дотронулись до пылающего лба.
- Не бойся темноты. Темнота внутри и снаружи, но всегда помни, что даже темноту можно рассеять светом.
Он отступил, скользнув в последний раз кончиками пальцев по ее ладони. Плечи его укутала тьма, непроглядная и ледяная.
И Нуар снова почувствовала его – боль, голод, жажду, проклятие.
Там, где сердце. Там, где раньше была душа.
Темнота снова стала непроницаемой.

Сколько прошло времени? Секунда, час, день, столетие? Нуар не помнила. Она барахталась в собственном сознании, полном мрака и чудовищных видений, не в силах освободиться.
Изредка, через нагромождения лиц и забытых фраз, до нее доносились смутно знакомые голоса – едва слышные, словно доносимые эхом.

- Отпусти ее! Отпусти, слышишь?
- Он вцепился в нее, словно паразит. И Нуар не просыпается.
- Помоги, Каэлин! Оттащи его!
- Я не могу ударить ребенка, Ганн.
- Сделай что-нибудь! Она не приходит в себя.
- Что он с ней делает, Ганн?
- Не знаю.

Нуар почувствовала железную хватку на своей руке – хватка была холодной, словно ее стискивали мраморные ладони. Она попыталась открыть глаза – но на веки давила вся тяжесть мира, и сопротивляться больше не хватало сил.

Капает вода с потолка пещеры, шевелится осколок возле сердца, манимый чужой, сильной и злобной волей. Боль – острая, резкая, невыносимая – она сводила с ума, застилала глаза белоснежной пеленой с проблесками багрянца.
- Тьма идет за тобой, Калак-Ча. Ты ничего не можешь сделать.

Уверенный, сильный толчок – и видения померкли, стали темнее, сузились до крохотной точки в черном бездонном провале. Холодная хватка сменилась теплым объятием, и Нуар окружил всполох цветов и запахов.
- Возвращайся. – Ганн покачал головой и поднялся. Он выглядел странно здесь, на границе между сном и реальностью. Знакомый – и все же чужой. В жизни он выглядел… иначе. – Держись за меня. За руку.
И она ухватилась, как утопающий за сброшенную за борт веревку. Задыхаясь и едва держась на ногах, она прижалась к Ганну, точно ребенок, и закрыла глаза.
Снова капала вода.
Было тихо и темно. Ледяная вода пропитала сапоги и неприятно хлюпала под подошвами. Было очень холодно. Изо рта шел пар.
Кто-то тихо хныкал в углу – надрывно и жалостливо, точно ребенок. Это и был ребенок – Кебоп сидел, обняв колени, забившись подальше от остальных, и тихонечко плакал, размазывая ладонями слезы по грязному лицу.
- С возвращением, - прошептал Ганн, придерживая Нуар за голову. Аасимарка вдруг осознала, что лежит прямо на полу, и тяжело дышит, словно ее только что вытащили из воды и откачали.
Перед глазами плыло. Желудок скручивало узлом.
- Где мы?
- В Скейне. Говори потише.
Нуар осторожно села, потерла ладони друг о друга. Кожа была сухой и неприятно шершавила.
Внутри, у сердца, свернулся тугой петлей Голод. Он шевелился, словно ребенок в чреве матери, и каждое его движение причиняло невыносимую боль.
Сущность была голодна. Она плавилась от голода.
Тишина давила на барабанные перепонки. Было настолько тихо, что дыхание спутников отдавалось эхом от холодных стен, и замирало в черной вышине выщербленного потолка.
Над навершием посоха Сафии горел белый магический огонек – слабый, едва-едва разгоняющий подступающую темноту – но это был свет, слабый огонек тепла и надежды – а потому при взгляде на него Нуар стало немного легче.
Она поднялась на ноги, медленно и осторожно. Все тело била крупная дрожь, глаза застилал пот. Аасимарку лихорадило, и ничего сейчас не могло показаться ей прохладным.
Осторожно сделав несколько шагов, Нуар встретилась глазами с Каэлин. В черных глазах Голубки затаился тщательно скрываемый ужас. То же самое Нуар увидела и в лице Сафии. И Окку. Они боялись – боялись не того места, где оказались, а боялись ту, с кем находились рядом.
Они боялись ее.
Нет ничего отвратительнее и ужаснее, чем страх. Страх отравляет душу, сердце и разум, сводит с ума, ввергает в пучину безумия.
Страх плескался в глазах спутников Проклятой.
Страх был частым гостем Скейна – места для отверженных, плененных и забытых людьми и богами.
Страх – и бесплотные вопли из темноты, усиленные эхом и мертвой тишиной после.
Нуар потеряла счет времени. Да оно ничего и не значило в месте, где нет солнца и лунного света, помогающего определить ход дней и недель.
Аасимарке казалось, что они в Скейне уже целую вечность. Один на один с собственным Голодом и безумием, которое по пятам следует за отчаянием и завладевает тем сердцем, в котором уже не осталось надежды.
Путники переходили из одного коридора в другой, сбивались с пути, плутали по лабиринту, снова выходя на изначальную тропу. В это месте, где каждый коридор был зеркальным отражением остальных, а озера воды под лестницами не пропускали никакого света, легко было сойти с ума от постоянного возвращения к началу, от безумных воплей Гулк’ауш, от рассеянного света магических огоньков, и шепота пленных, таившихся в глубине теней.
Путники шли цепочкой, прикрывая друг друга, действовали как один, ночевали в полузатопленных залах, и лежали на полу, не в силах сомкнуть глаз. Потолки и стены, казалось, неумолимо надвигались на них, желая обхватить, сломать и поглотить.
И темнота надвигалась из углов и провалов, притягивала взгляд – неестественная, а оттого – пугающая и опасная. Что-то подсказывало путникам – если останешься в темноте, уже не вернешься. Ни у кого не было желания проверять эту догадку на себе.
Всех вела Нуар – побледневшая и отощавшая, словно Сущность начала пожирать своего носителя изнутри. Но женщина ступала уверенно и спокойно – ей удалось на время насытить Голод стайкой крыс-телторов, которые были заключены здесь, - и лишь глаза выдавали приближение подступающего безумия.
Нуар боялась засыпать, боялась остаться одна – ее мучали безумные сны во время привала, и жестокие видения сейчас. Может быть, это сам Скейн медленно отравлял ее разум, а может, Голод внутри нее, окрепнув, пустил в разум черные щупальца, вытаскивая и пожирая все воспоминания, все то, что раньше было дорого, отдавая взамен лишь пустоту и фрагменты чужой жизни, давно угаснувшей и забытой.
- Держись своего сознания, - сказал Ганн на очередном привале. – Это место полно магии грез, и в ней не стоит тонуть.
- А что будет, если я поддамся?
- Ты больше не вернешься.
Тяжело было не одной Нуар. Сафия хваталась за голову, словно страдая от невыносимой боли. У Каэлин тряслись руки, и прежнее спокойствие сменилось излишней нервозностью. Она постоянно оглядывалась, и черные глаза полунебесной источали подлинный ужас. Нуар хотелось спросить, что видит белокрылая жрица своими небесными глазами, но потом подумала о том, что, возможно, ей лучше не знать.
Один Окку выглядел спокойным и невозмутимым – как и положено богу.
Они все должны были выжить – все те, кто дал ей слово, решил помочь, не отвернулся – и поэтому Нуар вела их каждый день, без устали и жалоб, как делала еще в Невервинтере.
Ничто не имеет значения кроме тех жизней, которые тебе доверили, - так когда-то сказал Нуар Касавир.
Поэтому Нуар не имела права сдаваться. Не в этот раз.
Она пыталась найти в Скейне безопасные пути, держась подальше от источника безумных воплей Гулк’ауш, но воистину Скейн был полон магии – куда бы она не вела свою команду, крики и смех преследовали их по-прежнему часто и так же громко. Казалось, что эти крики издавало не живое горло – но сами стены, потолок и черная вода.
- Мы ходим кругами, - устало выдохнула Сафия, когда Нуар в очередной раз свернула в уже знакомый коридор, полы которого были покрыты липкой кровью. – Здесь мы уже проходили.
Нуар выглядела мрачной и подавленной. А еще – испуганной. Ей казалось, что они плутают по огромной ловушке, которая вот-вот захлопнется – и они погибнут.
Смерть и так маячила за их спиной – от голода, от других пленников, от безумия, от Проклятья.
- Долго нам еще здесь блуждать? – Окку оскалился. – Я хочу добраться до существа, издающего эти мерзкие вопли, и сломать ему горло.
Нуар ссутулилась, затравленно огляделась по сторонам.
- Я не знаю, куда идти, - сказала она медленно. – И я не знаю, что делать.
Остальные только молча посмотрели на нее. Нуар видела в их глазах все: ужас, недоверие, гнев, слабость, и бесконечная обреченность.
- Вы идете не туда.
Нуар резко обернулась на Марка, застывшего за ее спиной. Он смотрел на нее пустым, отсутствующим взглядом, который, казалось, видел сквозь кожу, плоть и кости. Недетский взгляд.
Марк говорил. И голос его был такой же пустой, как и его взгляд:
- Вы идете от голоса, но нужно идти к нему. Голос в центре лабиринта, и там же спасение. Вам нужно идти на голос.
- Откуда ты знаешь? – язвительно спросил Ганн. – Ты ведь раньше никогда здесь не был.
Мальчик спокойно посмотрел на него. Потрескавшиеся, сухие губы беззвучно шевелились:
- Вы идете не туда.
- Оставим его здесь, - бросил с отвращением Ганн. – Он безумен, и говорит безумные вещи. Незачем тащить его за собой.
Нуар взглянула в полыхающие злобой глаза ведьмака, на некрасиво искривившиеся губы, прислушалась к источающему ненависть голосу.
«А ведь и правда – ведьмино отродье».
- Он идет с нами. Мы это уже обсуждали, - ровным голосом парировала Нуар, спокойно встретив разъяренный взгляд Ганна.
Он выглядел безумно. Белки глаз стали красными от усталости и вечного страха. Он сходил с ума, они все сходили с ума, медленно и неотвратимо.
Еще немного – и они превратятся в таких же чудовищ, как и остальные заключенные.
Без разума, без мечтаний, без воли. Движимые одним лишь желанием – убивать ради выживания.
- Мальчишка опасен! Он что-то сделал с тобой, когда мы попали сюда. Он ненормальный! Как мы можем вести его за собой? Он слаб. Он бесполезен!
- Он ребенок!
- Я не собираюсь подыхать из-за него!
Нуар почувствовала вспышку неконтролируемого гнева. Чужого, неподвластного ей. Она приблизилась к Ганну, чувствуя, как где-то в глубине подсознания рождается желание разорвать, убить, подчинить себе, своей воле.
Убить, разрезать на куски, утопить руки в горячей крови…
Она уже замахнулась на Ганна рукой, сжатой в кулак, как между ними встала Каэлин. Она уверено остановила Нуар, положив руку на плечо аасимарки, и заглянула в глаза – сначала Нуар, а потом Ганну.
Бешенство улеглось, как зверь, по чьему хребту прошлись плетью. Взгляд Каэлин был подобен омуту холодного спокойствия и жалости. Он отрезвлял не хуже ушата воды, вылитой на голову.
Ганн отступил первый – сжав челюсти так сильно, что впадинки на щеках обозначились резче, чем обычно. Покачав головой, он невидяще посмотрел на мальчика, держащегося в тени Нуар, и едва уловимо поджал губы.
- Мы должны держаться вместе, - мягко напомнила Каэлин, однако слова ее звучали твердо, несмотря на интонацию. – Мы одна команда. Так?
Ганн гневно взглянул на полунебесную, после – на Нуар.
- Так.
- Тогда оставим ссоры и сомнения для других времен. – Каэлин провела ладонью по голове и прикрыла глаза. – Нам нужно двигаться дальше.
- И мы пойдем в центр лабиринта, - добавила Нуар резко. – У нас нет другого выбора.
Она взглянула на мальчика – тот ответил ей все тем же пустым, бессмысленным взглядом ожившего мертвеца – и медленно поплелся следом за аасимаркой.
Ганн и Окку остались позади.
- Осторожнее со словами, отродье, - оскалил клыки Окку, исподлобья глядя на Ганна. – Твой язык не доведет тебя до добра.

***

Ганн никогда не знал своих родителей – ни мать, ни отца. Его воспитали духи Рашемена, он выжил благодаря им, и за это он любил их, как свою родную семью.
Ганн всегда был уверен, что его родители мертвы, убеждал себя в том, что ему неинтересно, неважно, ненужно. Но если кого-то можно обмануть, то себя – никогда, и иногда Ганн мечтал увидеть своих родных – настоящих, родственников по крови и плоти.
Он верил, он чувствовал – когда-нибудь жизнь столкнет его с прошлым, и, быть может, тогда он найдет свое счастье – снова обретет семью.
Он часто представлял себе эту встречу – полную светлой горечи и прощения, ласковых слов и объятий.
Когда же тайные воспоминания выплыли наружу, извратились до отвращения, стали причинять столько боли, воплотившись в жизнь?
Ганн не знал. И не хотел знать. Только подумал о том, что если боги и вправду существуют, то, даруя людям желаемое, причиняют этим невыносимые страдания, превращая радость встречи в пролитую кровь и новое расставание.
Ганн никогда не испытывал ничего подобного. Вглядываясь в уродливое лицо матери, вслушиваясь в ее голос, в ее слова, он не чувствовал радости – лишь жуткий холод в груди, и медленно закипающую ярость на Шабаш, на судьбу, на всю свою жизнь.
Тогда, в подземелье Скейна, обнимая раненую, обезумевшую Гулк’ауш, свою мать, прижимая ее некрасивое тело к груди, он поклялся убить их всех – Шабаш, обрекший его мать на страдания, отца – на смерть, а его самого – на жизнь сироты.
Гулк’ауш обнимала его, судорожно сжимая крепкие плечи сына, разделяя короткий миг украденного счастья, странного и безумного, но принадлежащего только им двоим.
Глаза жгло, словно в них насыпали песка – но вот Гулк’ауш уже отстранилась, искривив тонкий рот в горькой улыбке, заглянула в глаза сына, провела ладонями по грязным щекам, пытаясь этим нехитрым прикосновением передать всю ту любовь, что она не успела ему подарить.
- Как жаль, что мы больше не встретимся с тобой, мой мальчик, - прохрипела Гулк’ауш, отступая в темноту. – Как жаль…Уходи, Ганн, найди выход, и оставь меня в темноте.
И она исчезла, растворилась во мраке, с жутким воплем подступающего безумия умчалась прочь, унося свою боль и горе в бесконечный лабиринт.
Ганн остался и беспомощно смотрел ей вслед, впервые в жизни особенно остро ощутив свое одиночество. Раньше он жил мечтой об этой встрече, но теперь – он знал – он никогда больше не увидит мать, обреченную на вечное безумие.
Было тихо. Никто не проронил ни слова. Молчала Каэлин, молчала Сафия, тихо дышал Окку, опустила глаза Нуар. Никто не шевелился, не делал попытки заговорить.
Наверное, им и нечего было говорить. Слишком личной была эта встреча – не для чужих глаз.
Он не знал, сколько время простоял спиной к спутникам, беспомощно опустив ослабшие руки, пытаясь придать лицу прежнюю нахальную невозмутимость. Когда он, наконец, нашел в себе силы обернуться, он горячо понадеялся, что его лицо сейчас не выражает ничего, что могло выдать его боль.
Первое, что он увидел в глазах остальных – жалость и сострадание. Оно было настолько явным, что казалось ощутимым, и это было хуже всего. Нет ничего хуже сострадания и жалости, уж лучше бы холодное безразличие.
- Нам лучше уйти отсюда, - сказал Ганн холодным, мертвым голосом. – Выход должен быть уже близко.
Остальные переглянулись, словно решая, что сказать в утешение, но Ганну не нужны были слова. Ему вообще ничего не было нужно. Ему казалось, что в груди у него – бездна пустоты и боли, и ему хотелось остаться с ней наедине, потонуть в собственных ощущениях, опустить руки и остаться здесь, вместе с матерью.
Но он не мог себе этого позволить. Это было бы слабостью.
Нуар коротко кивнула Каэлин и Окку – и они двинулись вперед, в полумрак, к длинной лестнице наверх, через множество коридоров, к сияющим дверям – к центру лабиринта, к свободе, к свету.
Ганн плелся позади, невидящим взглядом глядя перед собой. Он вообще ничего не чувствовал.
- Ганн! Подожди.
Он обернулся. Нуар стояла за его спиной, вся тонкая и бледная, точно утопленница. Какое-то время она стояла, вглядываясь в лицо Ганна. Он не знал, что она увидела в его глазах, в жестком изгибе губ – но она резко шагнула вперед, и обняла его – порывисто и горячо, прижимая к себе и покачиваясь, точно успокаивала ребенка.
Понимание, сочувствие, желание разделить чужую боль – иногда объятие говорит больше, чем слова.
Ганн замер, ощущая ее дыхание на своей шее – и так и стоял, точно истукан, не делая попытки обнять Нуар в ответ, или просто коснуться. Он просто закрыл глаза, впитывая тепло чужого тела, чувствуя, как оно проникает в грудь, туда, где заторможено билось сердце.
- Она тебя любила, - прошептала Нуар ему на ухо. – Это все, что важно.
Ганн порывисто кивнул. Его бесила собственная слабость, собственная уязвимость, но он ничего не мог с этим поделать.
Нуар отступила, расцепив объятия, неуверенно сжала свои руки за спиной, словно засомневалась в правильности своего порыва.
Гулко капала вода с высоких потолков.
- Я убью их всех, - прошептал Ганн тихо. – Каждую ведьму, любого, кто попадется мне на пути.
Он посмотрел в глаза Нуар – глаза, ярко горящие в темноте – и увидел в них отражение собственной боли и мрачной решимости.
- Да будет так, - так же тихо отозвалась Нуар.

***

Они зависали над полом – девять ведьм, огромных и уродливых, заключенных в мягко мерцающие лиловым лучи света. Руки скрещены на груди, глаза закрыты, головы опущены на грудь, и в зале Шабаша царила тишина – тишина и мерное дыхание дюжины спящих.
Воздух здесь колебался, словно полупрозрачное полотно – тонкая грань между реальностью и грезами – плетение ведьм Шабаша, нити которого – сны.
- До них нельзя дотронуться, - заметила Каэлин, проводя рукой по сияющему снопу света, в котором плавала ведьма. Рука ее замерла в волоске от сестры Шабаша, не в силах продвинуться дальше.
- Верно, так – нельзя. – Ганн швырнул свои вещи на каменные плиты пола и с мрачным удовольствием посмотрел на ведьм. – Они спят, и поговорить с ними можно лишь попав в их сон.
- Ловушка, - проворчал Окку злобно.
- Похоже на то. – Ганн пожал плечами и обернулся на Нуар. – Другого выхода нет.
Женщина ответила ему долгим, прямым взглядом, и отняла свою руку из ладоней Марка. Мальчик пошатнулся, после чего обессилено опустился на пол, прикрыв глаза бледными веками.
- Если ты хочешь поговорить с ними – тебе нужно идти со мной, - добавил Ганн.
Нуар несколько раз моргнула.
- А остальным с нами нельзя?
- Я смогу провести только тебя. Остальным придется ждать.
Нуар смотрела на него, не мигая, точно змея – а потом кивнула, выступив вперед, взяв протянутую ладонь Ганна.
Парень вздрогнул, когда ее рука соприкоснулась с его собственной – она была ледяной, точно кровь совсем не грела бледную кожу, но ничего не сказал.
- Ты готова?
Аасимарка кивнула, закрыв глаза.
- Держись за меня. – Ганн успокаивающе пожал ее пальцы.
А потом их обоих накрыла разноцветная волна.

Нуар потянуло вниз, по сияющему потоку образов и голосов. Знакомые и незнакомые лица, бледные и смуглые, счастливые и искаженные гримасой боли, крики, стоны, звон мечей и свист стрел – она тонула в грезах, захлебывалась ими, точно она осталась одна посреди бушуюшего штормом океана.
Холодный блеск серебра в лунном свете, армия нежити, штурмующая ворота – они предстали перед глазами Нуар на одно короткое мгновение – после чего и это смыло волной незнакомых образов.
Ее волокло, швыряло, бросало из стороны в сторону, точно куклу, а сердце захлестывал безумный страх.
Вот она бежит по длинному серому залу, к черным воротам, словно влитым в каменную стену с белыми черепами, а по сторонам – каменные саркофаги с нестлевшими мертвецами, лица которых Нуар помнила – и в то же время забыла их имена.
Ворота тянули ее к себе, черные руны на их поверхности растекались по полу, словно разлитые чернила, являя чудовищные картины прошлого.
- Ворота Предателя, - негромко сказал безволосый человек в красном, словно обращаясь к самому себе. – Туда ушел мой брат, чтобы не вернуться. Теперь они снова закрыты.
Черные руны стелились под его ногами, пропитывали алую ткань мантии, разъедали белую плоть.
- Никто не возвращается из мира мертвых. Все это было бессмысленно.
Нуар сжала голову руками, зажмурилась, силясь вернуться назад – но вот только она не знала, как.
Черные потоки захлестнули и ее саму, а потом пришла боль.
Боль в старом шраме, где возле неровно бьющегося сердца раньше находился осколок легендарного клинка.
… - Тир, благослови и даруй мне прощение. Тир, защити и направь мою руку, держащую клинок правосудия и справедливости. Тир, услышь мои молитвы, и если мне суждено будет умереть – пусть моя смерть будет не напрасной…
Запах ладана, свет свечей, одинокая фигура у алтаря. Бело-синие плиты под ногами, суровое мраморное изваяние Искалеченного бога – в храме было холодно.
Молящийся склонил голову, прижав правую руку к сердцу. Он выглядел утомленным, под ясными глазами залегли круги, сухие губы беззвучно шевелились, что-то нашептывая безучастному мраморному истукану у стены.
На алтаре лежал клинок – Нуар узнала его. Длинное, острое лезвие, удобная рукоять, синий сапфир в навершии. Клинок, сразивший много орков в роднике Старого Филина.
- Касавир?
Паладин обернулся. Губы его тронула слабая тень улыбки.
- Я думал, здесь никого нет. Почему ты еще не ушла в таверну?
- В таверну?
- Завтра бой с Лорном. – Касавир поднялся с колен и потер лоб, словно пытался стереть пролегшие между бровями морщины. – Тебе было бы полезно выспаться.
- С Лорном? Разве он не погиб?
- Нет. На самом деле я рад, что выйду на арену вместо тебя. Лорн – настоящий зверь.
Нуар тряхнула головой. Все происходящее казалось ей ненастоящим. Она уже произносила эти слова, она уже была здесь, она знала, что будет дальше – мутное, грязно-розовое утро, запах крови на арене, яростные вопли двух мужчин, скрестивших клинки.
А, быть может, это реальность? Быть может, никто не погиб в битве против Короля Теней, может, боги даровали ей еще один шанс, чтобы прожить этот отрезок жизни сначала, и исправить все те ошибки, что она совершила?
Красивая мысль. Очень похожая на правду, и в нее так хотелось поверить…
- Ты в порядке?
Нуар отступила на несколько шагов. Касавир смотрел на нее удивленным взглядом – аасимарка никогда не вела себя так.
- Это все ненастоящее. Ты мертв, Касавир. И Лорн тоже мертв.
Паладин ничего не сказал. Просто смотрел и печально улыбался.
- Это все уже было, - прошептала Нуар, борясь с подступающими слезами.
Ей хотелось поверить в это ложное воспоминание, снова порывисто обнять паладина, спрятать лицо на его груди, позволить почувствовать себя слабой и защищенной, осознать, что она не одна, что все снова по-прежнему. Что она вернулась домой.
Но она не могла. Не имела права.
Она отступила снова, взялась ладонью за дверь. Касавир опустил голову.
- Мой меч всегда к твоим услугам.
- Не в этот раз. Прости.

… - Нуар!
Храм растаял, словно мираж. Руку сдавила чья-то крепкая ладонь и потянула за собой – уверенно и резко.
- Я же сказал – держись за меня! – раздраженно пробормотал Ганн. – О чем ты вообще думаешь?
Нуар покачала головой, обняла себя руками и затравленно оглянулась.
Под ней – мертвая серая земля, без капли зелени, без жизни – только серые камни, пыль и песок. Над головой – грязно-желтое, болезненное небо, мутное, не освещенное солнцем. И самый воздух был мертвым – он пах пеплом и тленом.
А потом воздух пронзили вопли и крики.
Нуар знала их. Она помнила.
- Что за…, - воскликнул Ганн и осекся.
Мерзостно-зеленая Стена, каждым кирпичиком которой был живой человек. Нуар видела изломанные, покореженные тела, разинутые в гримасе боли рты, руки, пытающиеся прорвать желеобразную жижу, покрывающую их лица, тянущиеся наружу, к грязным небесам и пыльной земле.
Нуар была здесь. Когда-то давно. В другой жизни.
Камни-души снова звали ее. Воздух содрогался от их криков и причитаний.
Стена сотряслась, и крики стали громче, перешли в тонкий визг, резанувший по ушам – и тела втянулись глубже в зеленую поверхность. Жуткий хруст перемалываемых костей и сухожилий наполнил пустой воздух.
«Те, кто при жизни не верил никаким богам, после смерти попадают в Стену Неверующих. Такова воля богов».
Нуар видела лица людей – мужчины, женщины, старики, и даже дети. Дети кричали громче всех – отчаянно и надрывно, надломленными голосами призывая потерянных отцов и матерей.
Стена была голодна. Она жрала плоть, втягивала ее в себя, медленно и терпеливо, продляя агонию, словно наслаждаясь ею.
- Ты слышишь? Они зовут тебя, моя дорогая предводительница. Они ждали тебя – и ты пришла.
Хриплый, едва слышный за сонмом других голосов, до боли знакомый шепот заставил Нуар повернуться.
Следопыт, который когда-то носил имя Бишоп, стоял, замурованный в мягкие и прочные одновременно кирпичи Стены, покрытый гноем и слизью. Нуар видела выломанные из тела кости, торчащие из порванной кожи, видела побелевшие, словно слепые, глаза, побелевшую кожу.
Бишоп растворялся в Стене, медленно и неотвратимо, но даже сейчас, в этом безумном месте, в этом страшном сне – он улыбался Нуар привычной улыбкой – ядовитой и злой.
- Бишоп.
- Здравствуй, дорогуша. Приятно видеть тебя здесь – такую живую и здоровую. – Та часть лица, которая была не облеплена слизью и зеленой дрянью, исказилась в неприятной усмешке. – Я думал, что ты сдохла. Я видел тебя здесь, в Стене.
- Это просто сон, Бишоп. Ты ненастоящий.
Желтые глаза Бишопа вспыхнули насмешкой.
- Ты так уверена в этом?
- Я не могла быть в Стене, Бишоп. Ведь я жива.
Бишоп прищурился, вглядываясь в лицо Нуар. Губы его снова тронула улыбка.
- Да, похоже, я ошибся. Ты просто маска. Одна из многих.
От его тона, от его слов, Нуар бросило в дрожь. По позвоночнику пробежал холодок.
- Знаешь, здесь жутко хреново, - доверительно сообщил Бишоп, осклабившись и хищно разглядывая лицо аасимарки. – Мне казалось, что получить глыбами камней по черепушке – худшее, что может со мной произойти. Выходит, я ошибся.
- Ты сам во всем виноват, Бишоп. Это все, что ты заслужил.
Глаза Бишопа опасно сверкнули.
- Неправда. Я не заслужил такой дерьмовой смерти. Не заслужил!
Он безумен, подумала Нуар, уже давно сошел с ума. Стена пожирала и тело, и разум. Нуар стало невыносимо жутко оттого, что скоро от Бишопа – от человека, с которым она прошла всю войну – ничего не останется.
- Эй! – Бишоп резко дернулся, вытягивая вперед облепленную гнилью руку. – Я тебя знаю! Я видел тебя – ты запечатана недалеко. Ты тоже здесь, в Стене?
Голос его задрожал, а глаза заволокло дымкой слабоумия. Он истончался, как истончалась сама Нуар под напором своего Голода.
Наверное, многие, кто знал Бишопа, сейчас бы посмеялись над его участью, но Нуар было его жаль. Может, он действительно такого не заслужил?
- Это всего лишь сон, Бишоп. Просто сон.
Бишоп, кажется, успокоился, но рука его все равно тянулась вперед, к Нуар, словно пыталась коснуться.
- Я взял это у тебя, когда увидел, - прохрипел он. – Подумал, что это важно. Мы все знали, что ты появишься. Мы ждали. И вот ты здесь.
Ганн нахмурился, шагнул вперед, разглядывая лицо следопыта, и Стену, и тысячи замурованных в нее людей.
- Я не понимаю, о чем он, но в его словах есть смысл. Здесь что-то не так.
- Забери! – простонал Бишоп, сжимая в руке бесформенный белый предмет. – Забери и уходи отсюда.
Стена содрогнулась второй раз, и Бишопа с хрустом втянуло внутрь. Рука его надломилась, точно деревянный прутик, и безвольно повисла, обнажая красное мясо и белую, раскрошившуюся кость.
Нуар вытянула белый предмет из ослабших пальцев, стерла с нее всю слизь и гной.
Кусок маски на ее ладонях не отражал света. Кусок маски поглощал его, и неприятно холодил пальцы.
Фрагмент был серый. Такой же серый, как земля под ногами, как пепел множества испепеленных тел.
- А я буду ждать тебя здесь, Нуар, - добавил Бишоп едва слышно. – Это все, что можно делать в этом дерьме. Только ждать.

… Нуар закрыла глаза, чувствуя, как смыкается вокруг нее рука Ганна, а когда снова рискнула открыть глаза – вопли обреченных на страдания в Стене сменились гулкой тишиной, нарушаемой лишь тихим дыханием сонма спящих ведьм Шабаша.
Вокруг ведьм не было фиолетового сияния – они парили над полом, сомкнув морщинистые веки, и впалая грудь их медленно вздымалась в едином ритме.
А потом появился шепот. Шепот отдавался эхом в зале и заполнял сознание, объединяясь в единый голос, говоривших от имени каждой ведьмы.
- Ты пришла задать свои вопросы, Пожирательница Духов? Так задавай.
Нуар посмотрела на Ганна – неуверенно, словно ища поддержки. В глубине зрачков Ганна горел тщательно скрываемый гнев, слабый, как тлеющий уголь, но готовый загореться, когда придет время.
- Кем я стала? – громко спросила Нуар, и голос ее эхом отдался от пола, стен и потолка. – Что такое Голод?
Они говорили долго – Нуар и Дремлющий Шабаш. Шепот ведьм нарастал и стихал, как морской прибой, царапал череп изнутри, словно рой песчинок, и речь лилась потоком, заполоняя сознание.
«Твой голод – одержимость, посланная павшим богом мертвых. Лишь он один знает, как оно было создано, и только он может помочь снять его… если захочет».
- А мои сны, которые вы посылали мне…
- Мы ничего не посылали тебе, Проклятая. Это твои грезы, твои кошмары, дремлющие внутри твоего сознания. Или ты не веришь сама себе?
- Это только сны. Как сны могут быть правдой?
- Сны – единственная правда, которая существует.
Голоса на мгновение затихли.
- Мы ответили на твои вопросы, Пожирательница. Теперь уходи прочь, пока мы не отомстили за смерть наших убитых тобою сестер и сыновей.
Нуар не шевельнулась, разглядывая уродливые лица ведьм, их острые, желтые зубы, кривые, толстые носы и кривые руки и ноги. Ганн замер за ее спиной, затаив дыхание – аасимарка чувствовала, она знала, чего он хочет.
- Делай то, что должно, Ганн, - негромко сказала она. – Я узнала все, что мне было нужно.
Лицо Ганна исказила кровожадная улыбка – дикая и бешеная, какую Нуар часто видела на лице Бишопа. Пальцы Ганна коснулись ее руки, губы зашевелились, и разноцветный поток рванулся им навстречу – яркое полотно снов и грез, каждая нить которой играла свою музыку.
- Прекратим их сон вместе, - сказал Ганн, протягивая руки к полотну. – И покажем им, как бывает больно просыпаться.
Сонм ведьм содрогнулся, когда сияющее полотно любовно собранной сети снов и грез распалось на куски. Сны рушились, растворялись в холодном воздухе, скользили сквозь пальцы, точно вода – знания и мысли, сохраненные, быть может, с начала сотворения мира.
И ведьмы проснулись, корчась от боли и страха, рухнули на пол настоящей реальности – где их уже ждали острые клыки Окку, клинок Каэлин и заклинания Сафии.
Они умерли быстро. Возможно, слишком быстро для тварей, принесших Ганну столько мучений – но дело было сделано, и когда Ганн перерезал глотку последней ведьме – зал окутала настоящая, мертвая тишина, без шепота, дыхания и сопения.
Дремлющий Шабаш был мертв.
Вот только почему-то Ганн не чувствовал радости.

***

Нуар с наслаждением втянула в себя утренний воздух Первичного плана, и прикрыла глаза, подставляя лицо первым солнечным лучам. Как приятно было снова услышать шорох травы и свист ветра между камней, чувствовать пульсацию жизни под ногами. За все время, что она пробыла в Скейне, она и забыла, как это прекрасно.
Ковейя Кург’аннис осталась позади – в дымке утреннего тумана, такая же зловещая, как и прежде – и Нуар с радостью повернулась к руинам, озеру и разрушенному мосту спиной, чтобы больше никогда не возвращаться назад, в город, где по стенам течет черная вода.
Кто-то дернул Нуар за рукав плаща. Аасимарка обернулась, встретилась взглядом с черными глазами Марка. Он смотрел на нее прямым взглядом, уже не таким мертвым, как прежде.
- Мне нужно идти.
- Мы скоро пойдем, Марк. Немного отдохнем, и пойдем. Я отведу тебя в Мулсантир, тебе там будет хорошо.
Мальчик упрямо покачал головой.
- Я с тобой не пойду.
- Почему?
Марк помолчал. Просто выпустил рукав плаща Нуар из своих пальцев и медленно поплелся, шлепая босиком по густой траве и мягкому озерному песку, точно лунатик.
Нуар хотела его удержать, но остановилась, бессильно глядя мальчику вслед.
- Он выживет. – Ганн остановился рядом и посмотрел, как уходит Марк. – Он не ребенок, он только кажется им.
- Откуда ты знаешь?
- Догадался.
Нуар вздохнула и повернулась к нему лицом. Ганн выглядел потерянным – как не бывало привычной маски равнодушия и насмешки. Скейн изменил его. Наверное, он изменил всех – каждого по-своему.
- Тебя что-то тревожит, Ганн?
Он тяжело вздохнул, отвел взгляд, посмотрел на розовый туман и белый песок, который лизали мутные волны.
- Странное чувство – я отомстил за смерть своих родных, но не чувствую радости. Вообще ничего не чувствую. Мне казалось, что со смертью Шабаша я смогу жить дальше, и сны об этом проклятом городе уйдут – навсегда, но все осталось по-прежнему. Я все еще вижу свою мать во сне, и она уходит. Как всегда уходила.
Нуар немного помолчала.
- Знаешь, в тот момент, когда нас накрыло волной снов, я снова оказалась в Невервинтере. Там был Касавир – человек, которого я любила. Он казался таким живым, таким реальным, и мне очень хотелось поверить в то, что он и вправду жив, что все это – реальность. Но это было ложью. Он мертв, а я жива. Вот и вся ирония. Нас всегда что-то разделяло.
Ганн удивленно посмотрел ей в глаза:
- Зачем ты мне это рассказываешь?
Нуар слабо улыбнулась и положила ладонь на его плечо – на короткое мгновение, после чего отступила.
- Потому что у каждого из нас свои кошмары.

запись создана: 20.05.2013 в 23:16

@темы: Фанфикшн, Neverwinter Night II, Мое творчество

Comments

[Беренника]

Все интереснее и интереснее.
Мальчика, помнится, тоже спасли, и даже не прибить получилось в бою.)

[Батори]

Беренника, Надеюсь, ты не обиделась, что я тут вписала про мальчика)
Меня давно жрала эта мысль, я не могла не

[Беренника]

Батори, имхо, это и оригинальной компании смотрелось бы неплохо, оттого воротить нос тут не от чего.)

[Батори]

Беренника, Тады я рада, и пошла делать Скейн

[Беренника]

Скорее уж бы!

[Батори]

Беренника, Мне бы побыстрее работать - чет я долго стала над главами работать, хотя они небольшие)
Просто в голову персонажа, не мной придуманного, сложнее залезать, но Ганн мне здорово помогает)
А вообще я рада, что тебе нравится

[Беренника]

Батори,

Просто в голову персонажа, не мной придуманного, сложнее залезать, но Ганн мне здорово помогает)

Ганн такой.)) Я понимаю, торопить не собираюсь, но после каждой главы моар-моар следующую жаждешь.

[Генерал Олег Петровский]

Отличная глава *_*
Да-да, я тоже читаю...)

[Беренника]

И шумело море. Мягко, ритмично, сонно, набегая белогривыми вершинами о пропитавшийся солью причал.

Метко описывает игровую - как следствие, не-игровую - атмосферу города. До войны там комфортно.

Он не знал, что она увидела в его глазах, в жестком изгибе губ – но она резко шагнула вперед, и обняла его – порывисто и горячо, прижимая к себе и покачиваясь, точно успокаивала ребенка.

Тут прямо... не подобрать текст, как годно!)

- Потому что я умер. Тебе придется идти одной.

А есть версия что он у лусканев?) Или меня обманул форум, и в третьем дополнении такое не проскакивало...

Один момент... В принципе, не могу сказать, что Касавира в игре с учетом маски гг больше, чем уважала и симпатизировала - ибо Маска, Ганн. Но в чисто НвН - скорее так. Потому однозначно воспринять не могу.><

[Батори]

Генерал Олег Петровский, ОГО! Я была не в курсе, но мне приятно, чертовски

Беренника, Ну, по идее Кас у лусканцев, но не вариант, что он там выжил. Лусканцы не будут трепетно относится к своему пленнику. Тут скорее личный взгляд на такие вещи)

Эх, жалко, лоханулась я( Ты просто говорила, что вроде "что-то" было, поэтому я и написала.

[Беренника]

Батори,

Тут скорее личный взгляд на такие вещи)

Ясно.)
Выкладлка удачно так прочиталась ко времени.

Эх, жалко, лоханулась я( Ты просто говорила, что вроде "что-то" было, поэтому я и написала.

Банально у самой недопонятки - игрок-то знает, что "Маска" есть, а герой - нет. Никто ей не напророчит, что после войны ей грозит новое приключение, т.е. не играй я в обратном порядке - ЛИ Касавир с шансом 80%. А так... Это как с ДА2 - без длс Фенрис для ж!Хоук вполне так, а лично мне как игроку с длс на фоне Ваэля все уже не ЛИ.)
Не трагедь.) Если на этом весь сюжет не завязан, можно этот момент и изъять ( т.к. сцена во сне вполне себе приятельско-нейтральная)... Изъять либо практически, либо мне из головы при прочтении.)

[Батори]

Беренника, Да не, не завязан)
Это просто дополнение, которое мне показалось.... ну, правильным, что ли)
Я ж в голову ГГ залезаю, я в ней копаюсь, и иногда наверное слишком увлекаюсь.

О да, я прям в дату уложилась XD

[Беренника]

Батори,

Я ж в голову ГГ залезаю, я в ней копаюсь, и иногда наверное слишком увлекаюсь.

Ясное дело.) В общем, мне самой не совсем этот вопрос понятен, так что если сочтется дозволительным - в итоговой версии (или как-то вообще) можно буквально 1 набор слов выкинуть, в противном случае - картину не портит.)

О да, я прям в дату уложилась XD

Угу.

[Батори]

Беренника, Я вечером уберу пару строк, если тебя это смущает)

С Днем Рождения! *___*

[Беренника]

Батори, Спасибо.)